Почему мы боимся психиатров?
У меня были обычные для людей страхи перед психиатрией: что я стану овощем на таблетках, что разовьется зависимость от препаратов, что будут сильные побочные эффекты,— рассказывает Анастасия Каримова.— Побочные эффекты действительно были, но они, конечно, не сравнятся с тем кошмаром, который я испытывала на пике депрессии. Остальные опасения и вовсе оказались напрасными".
Многие пациенты с депрессией обращаются к врачам общей практики, терапевтам, которые могут этот недуг и не распознать. "Это понятно, потому что депрессия не только (и не всегда) плохое настроение, это еще и множество различных соматических симптомов,— объясняет Галина Мазо.— Если у человека болит спина, он пойдет к остеопату или терапевту".
Или, приводят пример врачи-психиатры, у пациента депрессия, а он жалуется на затруднение дыхания либо начинает, например, хромать. Это и начинают лечить — такое лечение может длиться годами.
Против обращения к врачам нередко и люди старшего поколения, для которых депрессия — это лень, тунеядство. Человеку с депрессией иногда говорят: “Cоберись, где твоя сила воли?”. А на самом деле в депрессии силы воли не бывает, замечают психиатры. Вот когда вы вернетесь в нормальное состояние, вернется и сила воли. Советы "как вернуть здоровье" часто раздают близкие родственники, которые полагают, что лучше врачей разбираются в психике человека,— отмечает Кекелидзе.— К сожалению, родственники не знают, что своими требованиями «напрячь силу воли» они лишь усугубляют состояние пациента".
Еще одна глубинная причина — стигматизация людей с психическими расстройствами. "У нас говорят обо всех заболеваниях, кроме двух категорий,— психиатрических (кажется, что это конец карьеры, социального функционирования) и онкологических (считая, что это конец жизни),— отмечает Галина Мазо.— Я думаю, что из-за стигмы пациенты чаще всего не идут к врачам". Кроме того, депрессия из всех психиатрических диагнозов "больше всего психологизируется, и часть людей просто не считает, что с этим надо обращаться к врачам".
В России нет социальной рекламы, образовательных программ, объясняющих пациентам и родственникам, что делать при депрессии, куда обращаться.
"Любительница абсента" Пабло Пикассо: алкоголизм как следствие попытки избавиться от тревожности был весьма распространен в богемной среде Фото: Государственный Эрмитаж
Анастасия Каримова с осени 2016 года учится и работает в США, и зимой у нее случилось обострение депрессии. В ту пору ей приходилось общаться с огромным количеством людей: профессура, студенты в ее учебных заведениях (школа Флетчера и школа Кеннеди в Гарварде), работодатели. "Мне страшно было всем этим людям рассказывать о том, что со мной происходит, я тянула с объяснениями до последнего,— говорит она.— И совершенно напрасно. Все, кому я в конце концов рассказала о своих проблемах, спровоцировавших сложности с учебой, рады были мне помочь: преподаватели нанимали мне персональных ассистентов для выполнения домашних заданий, сокурсники готовы были проверить мои эссе, в деканате предложили схему снижения академической нагрузки и пообещали не лишать стипендии из-за задолженностей по некоторым предметам. В России сложно представить себе такую академическую культуру".
Не хотим признавать болезнь
В 2015 году на тульской фабрике Unilever, выпускающей продукты быстрого приготовления, молодая сотрудница упала в обморок. Было с чего: при росте 175 см девушка весила менее 35 кг! В результате похудения она потеряла половину веса. О причинах происшедшего можно было только гадать. Все попытки коллег, включая руководство фабрики, узнать у нее, что происходит, терпели неудачу. Девушка окончательно замкнулась: молча приходила, работала и уходила, а в перерывах истязала себя в гардеробе (в частности, нанося увечья хлыстом).
На скорой сотрудницу увезли в больницу. "Врачи думали, что все дело в физических проблемах с низким весом. У меня были догадки, что у нее проблемы ментальные, но я не вправе это ни с кем, включая врачей, обсуждать",— говорит советник по вопросам здравоохранения Unilever в России Евгения Экгардт.
Из больницы девушка вышла в том же подавленном состоянии. Но заведующей медпунктом предприятия удалось уговорить ее поехать вместе к психотерапевту. "И девчонку вытащили. Сейчас она такая же, как была, веселая. Еще бы пару лет, и умерла бы, ходя по эндокринологам. Важно, что на производстве оказался специалист, который понял проблему",— подчеркивает Экгардт.
Девушке, можно сказать, повезло.
Для Unilever, как и для многих британских корпораций, в частности Shell, забота о ментальном здоровье сотрудников — вопрос эффективности бизнеса. "Чем здоровее сотрудник, тем он счастливее и тем лучше он выполняет свои задачи",— объясняет советник по вопросам здравоохранения Unilever в России.
Нас не замечают
У большинства российских компаний подход иной. Когда в кризис 2008 года из-за увольнений или снижения зарплат прокатилась волна самоубийств, мало кто публично говорил о причинах. Конечно, медиа писали о суицидах на металлургических предприятиях Урала и в моногородах. Но о том, что за этим стоит, в большинстве случаев речь не шла.
Стратегии по предотвращению и профилактике суицидов в России, в отличие от европейских стран или США, нет. Возможно, расчет делается на то, что россияне, как правило, открыто обсуждают свои проблемы, в том числе стрессы. Но от депрессии это не помогает. А многим промышленным компаниям проще и менее накладно выделить средства на венок и похороны, чем углубляться в причины суицидов работников и целенаправленно их предо.
Журнал Комммерсант №14 от 15.04.2017
Просмотров: 46Комментариев: 18